На первый взгляд кажущаяся странной такая постановка вопроса на деле оказывается, при некотором размышлении, вовсе не лишенной смысла. Потому что в нашей жизни зачастую так называемая «политическая целесообразность» того или иного властного действия вступает в конфликт с существующим правом, которое ради нужного кому-то результата попросту отодвигается в сторону.
Насколько право способно органичивать политический произвол, или, в свою очередь, способна ли политика оказывать положительное действие на существующее право? Эти вопросы совсем не праздные, если вспомнить, каких угрожающих размеров в последние десятилетия достигли в разных странах мира нарушения прав их граждан – как своими собственными правительствами, так и внешними политическими игроками – под видом «демократических реформ» и «демократических выборов». Вспомнить, каким буйным цветом расцвела в них коррупция, о которой не говорит разве только ленивый.
Большинство обществоведов, по-видимому, сразу ответят, что поскольку политика определяет, каким быть государству в данном социуме, а государство санкционирует право этого социума, то приоритет политики перед правом не вызывает сомнений.
А отдельные «романтики», верящие в идеал так называемого «правового государства», по-видимому, возразят на это, что и государство, в свою очередь, организуется и действует на правовой основе, или, по крайней мере, должно быть так организовано и так действовать. Иначе зачем нужны конституции?
Значит, государство в свою очередь зависимо от права. И таким образом выходит, что политический институт государства и право взаимно определяют друг друга, и выяснение того, кто из них важнее, зависит от вкуса спорящих: кому-то как «романтику» ближе право, а кто-то как «реалист» отдает первенство государству. В реальной жизни ведь конституции далеко не всегда соблюдаются властями (см. на сайте «О силе и слабости Конституции» и другие публикации) …
«В условиях цивилизации, – рассуждал, к примеру, проф. С.С. Алексеев, – право, как звено всего комплекса регуляторов, определяющих поведение людей в обществе (где исходное и во многом доминирующее значение имеют биологические и биосоциальные программы, заложенные в человеке, в популяции, в роде людей), находится в сложном взаимодействии с другими социальными регуляторами.
Среди этих социальных регуляторов наиболее “близки” к праву и находятся с ним в тесном и сложном взаимодействии два наиболее крупных социальных явления (образования), осуществляющих – наряду с другими – регулятивные функции. Это – государство и мораль»
[Алексеев С.С. Восхождение к праву. Поиски и решения.– С.192]
Прервем эти рассуждения и отметим сомнительные утверждения в них. Прежде всего, непонятно, по отношению к чему определено «исходное и во многом доминирующее значение» заложенных (?) в человеке «биологических и биосоциальных программ»: по отношению к обществу, к поведению людей, ко всему комплексу регуляторов или к праву в качестве звена этого комплекса, так как слово «где» может относиться ко всему из перечисленного.
Далее. Об исходном значении природных и биосоциальных факторов уместно вести речь применительно к становлению общества и вместе с ним человека, о чем достаточно сказано во второй книге при исследовании происхождения права (см. Диалектика права. Кн.2. Первобытное право. Очерк теории происхождения права). Наконец, неясен тот критерий, на основании которого в одну группу «социальных регуляторов» автор включил право, мораль и государство, как «образования», осуществляющие «наряду с другими» регулятивные функции. Кроме того, и в этом случае имеет место небрежность выражения автором мысли с употреблением словосочетания «наряду с другими»: то ли он имеет в виду другие, кроме названных, социальные регуляторы (к примеру, религию), то ли подразумевает также иные (помимо регулятивных) функции социальных «образований».
Но последуем дальше за рассуждениями автора, который рассматривает вопрос о праве и государстве, как элементах системы социального регулирования.
«Если ограничиться рассмотрением права на уровне догматической юриспруденции, то может сложиться впечатление, что право вообще есть явление государственного (всецело “публичного”) порядка, и не более того... На основании фактических данных оно и ранее, и сейчас рассматривается в качестве официального, государственного образования, когда благодаря именно государству определенный комплекс социальных средств, норм поведения обретает такие свойства (официальный, публичный характер, высокую государственную гарантированность), которые реализуют в практической жизни императивы цивилизации…
И, что особо существенно, строятся на нормативной основе, выступают в качестве нормативного регулятора, отличающегося всеобщностью (общеобязательностью).
Право под рассматриваемым углом зрения (т.е. как явление государственное, публичное) может быть охарактеризовано в качестве силового института, способного с опорой на мощь государственного принуждения “навязывать волю”, проводить в жизнь определенные нормативны, программы поведения, предписания власти на территории всей страны. При этом в структуре позитивного права есть отрасли, которые с еще большим основанием напрямую можно именовать “силовыми” – такие как уголовное право, уголовно-исполнительное право, административное (полицейское) право. Причем существует весьма обширный слой правовой материи, который, выражая властную природу государственной деятельности в сфере права, непосредственно и наиболее последовательно реализуется в одном из элементов нашей “троицы” (дозволения, запреты, позитивные обязывания).
Это позитивные обязывания (предписания), которые вообще представляют собой прямое продолжение государственной власти, т.е. государственные веления, облеченные в юридическую форму. Да и те связи и соотношения в правовой материи, которые могут быть названы “логикой права”, также, казалось бы, коренятся чуть ли не исключительно в силе государства, в строгой обязательности его юридических велений, их формальной определенности, государственной обеспеченности. Именно здесь, в зависимости правовой материи от силы государства видятся во многом истоки характерного для права долженствования. Но дело-то как раз в том, – утверждает автор, – что логика права, оставаясь в общей “зоне государства” и во многом в своих истоках опираясь на его силу, обнаруживает, и по мере развития права все более и более, особенно в исконных для права сферах, где доминируют два других элемента “троицы” – дозволения и запреты, рассматриваемые в единстве, нечто свое, самобытное, относящееся именно к праву как особому и уникальному явлению» [ Алексеев С.С. Там же.- с.193-194 ].
+ + +
Даже «на уровне догматической юриспруденции» у автора не было основания считать право вообще «явлением государственного порядка», подменяя род «право» одним из его видов, т.е. "юридическим правом". Отсылка к неким «фактическим данным», на основании которых право необходимо рассматривать «в качестве государственного образования», когда «определенный комплекс норм поведения» обретает «благодаря именно государству» официальный, публичный характер и т.д., – эта отсылка на деле уводит от определения требуемого основания.
Тем не менее, безосновательно объявив право как таковое государственным и публичным явлением, автор определяет его в качестве «силового института», который «способен навязывать волю», то есть «проводить в жизнь определенные нормативы, программы поведения, предписания власти», правда, при условии, что этот «силовой институт» опирается «на мощь государственного принуждения».
Но если вдуматься в это заявление автора, то выходит, что право способно проводить в жизнь само себя (чем иным еще являются те «определенные нормативы», «программы поведения», «предписания власти», если не нормами все того же права?), однако "при опоре на мощь государственного принуждения".
Таким образом, своим представлением о праве как «силовом институте» проф. Алексеев на деле отрицает инструментальную природу права как особенного нормативного способа социального управления.
Ибо, что бы мы сказали о человеке, который «способность навязывать свою волю» находит у жезла в руках полицейского, регулирующего дорожное движение, или у кнута в руках пастуха стада коров на том основании, что жезл и кнут причисляет к «силовым институтам»?
В этой связи приходит на память ленинское высказывание о праве, которое есть ничто без аппарата, способного принуждать к его соблюдению. В этом высказывании вполне определенно указан характер связи государства и права в классовом обществе: право неизбежно предполагает определенный тип государства, детерминируется последним. Но такая связь государства с правом присуща не праву вообще и не одному буржуазному праву, такая связь присуща всем видам классового права, то есть юридического права.
Представление C.C.Алексеева о праве как субъекте, как о «силовом институте, способном навязывать волю», с этой точки зрения выглядит не менее странно, чем мысль о "способности" кнута «навязывать волю» без участия пастуха. Эту странность лишь умножает замечание автора о делении отраслей позитивного права на «более силовые» и «менее силовые». Дело выглядит так, что в «силовом институте» упомянутого кнута в руках пастуха его плеть это «более силовой» элемент чем рукоять, древко кнута.
Не имея ясного понимания правовой материи, путая ее с элементами юридической техники, автор в «зависимости правовой материи от силы государства» видит истоки «характерного для права долженствования». На это заметим, что истоки долженствования надобно искать в общественной форме обязанности, а не в силе государства, ибо «характерное для права долженствование» имело место уже в первобытном обычном праве. Более того, долженствование вообще характерно не только для права, но вообще для всех нормативных регуляторов поведения, поскольку всякая норма есть должное правило.
Логика права, продолжает С.С. Алексеев, «оставаясь в общей “зоне государства” и во многом в своих истоках опираясь на его силу, обнаруживает, и по мере развития права все более и более, особенно в исконных для права сферах, где доминируют… дозволения и запреты, … нечто свое, самобытное, относящееся именно к праву как особому и уникальному явлению. Это “свое”, “самобытное” свелось в истории права, в его многосложном развитии к двум противоречивым, парадоксальным тенденциям. К тому, чтобы право неизменно сохраняло связь с государством, со всем безусловно необходимым, что оно дает праву, и одновременно – чтобы был продолжен отмеченный ранее процесс отдифференциации (теперь – в сферах, соприкасающихся с политикой), все большего отчуждения права от иных, генетически “родных” для него социальных регуляторов.
И чтобы на этом пути происходил как можно более значительный отрыв права от других социальных регуляторов, в том числе (а по ряду отношений и “прежде всего”) от власти как таковой, обретение правом своего собственного “суверенного” бытия и развития – такого, когда бы право могло возвыситься над властью и в этой плоскости реализовать свой собственный (непосредственно правовой) потенциал как социального регулятора, свое исконное предназначение.
Поэтому, – заключает он из сказанного, – право, упорядочивая, “цивилизуя” государственную деятельность, в конечном итоге, на высокой ступени своего развития и само оказывается регулятором высокой социальной значимости, не уступающим, а в ряде отношений превосходящим регулятивную силу государственной власти как таковой» [ Алексеев С.С. Восхождение к праву. Поиски и решения. – С.194-195 ].
Изложенное представление автора о связи права и государства, как «элементов системы социального регулирования», и логике развития этой связи не выдерживает даже самой общей критики. К примеру, заявляя о «все большем отчуждении», о некоей «отдифференциации» права от «генетически “родных” ему социальных регуляторов», С.С. Алексеев, сам того не подозревая, направляет развитие права к его аморальности и безнравственности, которые якобы «цивилизуют» государственную деятельность.
Если цивилизация развивается в таком направлении, то о какой «высокой социальной значимости» рассуждал здесь автор, о каком исконном предназначении права?
+ + +
Не составив понятия права и в особенности юридического права, конечно, проблематично установить действительные связи государства и юридического права, как явлений классового общества, отказываясь при этом от классового подхода.
Вместе с тем, появление юридического права необходимо связано с появлением частной собственности и с отношениями товарного обмена, в котором в качестве общего товара выступают деньги. При этом хотя развитие юридического права всё больше определялось этими отношениями, однако на изменение его сущности решающим образом влияли отношения интересов собственника и трудящегося в производстве, где собственность господствует над живым трудом.
И только при капиталистическом производстве отношения собственника к рабочей силе трудящегося принимают форму товарно-денежного отношения, за которой скрывается эксплуататорская сущность настоящего производственного отношения капитала.
До капитализма деньги выступали как господствующий элемент только у торговых народов, они не проникали во все экономические отношения и не охватывали весь общественный процесс труда в целом, тогда как при капитализме это положение меняется коренным образом.
Вместе с тем, поскольку юридическое право представляет необходимую форму функционирования государства, постольку производственное отношение интересов собственника и трудящегося определяет в первую очередь развитие сущности государства, и только оно решающим образом определяет изменения в сущности юридического права.
+ + +
Очевидно, что ответ на вопрос, поставленный в названии публикации, зависит от того, как мы определимся с понятиями политики и права, то есть зависит прежде всего от того правопонимания, которого придерживается тот или иной автор.
По-видимому, отвечать на вопрос о соотношении важности права и политики необходимо в контексте необходимости того и другого для развития человечества. С такой точки зрения становится заметной разница в «удельном весе» значимости права и политики в общественной жизнедеятельности людей.
Если мы в нашей повседневной практической жизни станем выяснять значимость для своей жизни тех или иных вещей, то большинство нормальных людей поставит выше по их значимости те вещи, без которых мы не сможем обойтись в течение всей своей жизни, а не тех из них, которые необходимы нам только на некоторое время.
К примеру, без одежды люди как-то в далекие времена в теплом климате обходились, а вот без пищи им не обойтись. Похолодание климата вызвало потребность в одежде, и стало казаться, что одежда человеку так же важна, как и пища. Но вот пришло потепление, и в тропическом климате опять исчезла нужда в одежде, а питаться приходится все так же каждый день.
Это, конечно, произвольное и упрощенное сравнение, но суть вопроса оно тем не менее отражает. Если необходимость в праве существовала в человеческой истории всегда, то необходимость в политике существует только лишь в классовом обществе, то есть в цивилизационный период жизни человечества (См. на сайте «Цивилизация – от слова “рабство”»).
Потребность в праве, как необходимом способе социального управления вообще, извечна, тогда как необходимость в политике, как превращенной форме этого самого управления, временна и преходяща.
Отсюда следует, что право важнее политики во всех отношениях. Но только право как таковое, а не лишь один из его видов, не юридическое право. В первобытном обществе его право не имело дела с политикой вообще, так как там ее просто не существовало. Но люди без нее как-то обходились десятки тысяч лет, чего нельзя сказать относительно права…
Юридическое право, напротив, крепко связано с политикой. Но если оно претендует на значение действительного права, имеющего значение и силу в обществе, то для этого нужна не какая попало, а справедливая политика, политика, реализующая справедливость. Ибо сила права – в справедливости. (См. «К размышлениям о праве: в чем сила права?»).
Однако к справедливой политике можно прийти только правовым путем (исключая социальную революцию), а не через беззаконие и произвол, которые утверждают в обществе несправедливость.
Выходит, и с этой стороны право выше и важнее политики. Политика - всего лишь форма, тогда как право вырастает из содержания самой жизни. Оно, исходя из отношения между содержанием и формой, и должно быть определяющим.