Убеждение в том, что преодолевать современный кризис правопонимания нужно на пути развития марксистской теории и формирования диалектической теории права, — это убеждение исходит из того факта, что до сих пор такая теория ни классиками марксизма, ни их последователями не выработана.
В самом деле, советская правовая мысль, с самого начала объявившая себя марксистской, предложила в итоге весьма отличные друг от друга концепции правопонимания. Если первые советские теоретики усматривали «объективный» элемент права в правоотношениях, а элемент «субъективный» — в законодательстве и правосознании, то последующие поколения теоретиков видели все «с точностью до наоборот»: «объективным» правом у них считалось законодательство, а «субъективным» правом — правовые отношения, права и обязанности. Хотя, к примеру, тот же П. И. Стучка вообще называл указанные обозначения («объективное право» и «субъективное право») бесцельными; указывал на некорректность этого деления права, критикуя буржуазную юридическую науку, и Е. Б. Пашуканис, отмечая, что после определения ею права как такового оказывается затем, что есть, собственно, два вида права («объективное» и «субъективное»), причем в общем определении права возможность такого расщепления не предусмотрена.
По-видимому, таких кардинальных расхождений марксистам удалось бы избежать, если бы классики марксизма оставили более конкретное правопонимание, а еще лучше — определенную теорию права. Но их весьма важные замечания относительно права были всего лишь «россыпями» в общем материалистическом понимании истории, собрать которые воедино, в целостную теорию или единую концепцию правопонимания оказалось не так-то просто. Отсюда и разнобой в трактовках марксистского правопонимания и, как следствие, очевидные противоречия в теориях права, претендующих называться «марксистскими».
Это обстоятельство вынуждает обратиться к вопросу о сути марксистского понимания права, без уяснения которой научные дискуссии о правопонимании по-марксистски сведутся к бесплодным спорам вокруг именования «марксистской» той или иной не марксистской по существу эклектической теории.
Для выяснения сути марксистского правопонимания приведем всего одно замечание К. Маркса в его «Капитале», на которое обращал внимание Л. С. Явич, рассуждая о связи правовой формы с экономическими отношениями.
Анализируя превращение добавочной прибыли в земельную ренту, Маркс пишет:
«Некоторые историки выразили свое удивление по поводу того, что, хотя непосредственный производитель не собственник, а лишь владелец, и весь его прибавочный труд на деле de jure (юридически) принадлежит земельному собственнику, при этих условиях может вообще совершаться самостоятельное увеличение имущества и, говоря относительно, богатства у обязанных нести барщину или крепостных. Между тем ясно, что при том примитивном и неразвитом состоянии, на котором покоятся это общественное производственное отношение и соответствующий ему способ производства, традиция должна играть решающую роль. Ясно далее, что здесь, как и повсюду, господствующая часть общества заинтересована в том, чтобы возвести существующее положение в закон и те его ограничения, которые даны обычаем и традицией, фиксировать как законные ограничения. Это же, — оставляя все другое в стороне, — делается впрочем само собой, раз постоянное воспроизводство базиса существующего состояния, лежащих в основе этого состояния отношений, приобретает с течением времени урегулированную и упорядоченную форму, и эти регулярность и порядок сами суть необходимый момент всякого способа производства, коль скоро он должен приобрести общественную устойчивость и независимость от простого случая или произвола.
Урегулированность и порядок являются именно формой общественного упрочения данного способа производства и потому его относительной эмансипации от просто случая и просто произвола. Он достигает этой формы при застойном состоянии как процесса производства, так и соответствующих ему общественных отношений, посредством простого возобновления их воспроизводства. Если форма просуществовала в течение известного времени, она упрочивается как обычай и традиция и, наконец, санкционируется как положительный закон. Так как данная форма прибавочного труда, барщинный труд, покоится на неразвитости всех общественных производительных сил труда, на примитивности самого способа труда, то барщинный труд должен, естественно, отнимать у непосредственного производителя несравненно меньшую долю всего труда, чем при развитых способах производства и в особенности при капиталистическом производстве.
Предположим, например, — поясняет свою мысль Маркс, — что барщинный труд на земельного собственника первоначально составлял два дня в неделю. Эти два дня барщинного труда в неделю, таким образом, прочно установились, являются постоянной величиной, законно урегулированной установившимся или писаным правом. Но производительность остальных дней в неделю, которыми может располагать сам непосредственный производитель, есть величина переменная, которая необходимо развивается с ростом его опыта, — совершенно так же, как новые потребности, которые у него возникают, совершенно так же, как расширение рынка для его продукта, возрастающая обеспеченность использования этой части его рабочей силы будут поощрять его к усиленному напряжению рабочей силы, причем не следует забывать, что применение этой рабочей силы отнюдь не ограничивается земледелием, но включает и сельскую домашнюю промышленность. Здесь дана возможность известного экономического развития, разумеется, в зависимости от более или менее благоприятных обстоятельств, от врожденных расовых черт характера и т. д.»[1].
В этом замечании великого мыслителя содержится квинтэссенция понимания им связи общественных отношений с правом и вся суть его правопонимания.
Очевидно, что Маркс в качестве исходного момента правообразования видит отношения правового общения, которые стали правилом (то, что можно назвать «материей права»). В данном случае таким отношением является отношение земельного собственника и трудящегося по поводу продолжительности барщинного труда. Для примера Маркс берет продолжительность этого рабочего времени два дня в неделю, рассматривая его как постоянную величину, прочно установившееся правило.
Ограничение барщинного труда двумя днями, которое некогда установилось исходя из наличных условий производства и потребления как нечто закономерное для данных условий, как «законно урегулированное установившимся правом или писаным правом», К. Маркс рассматривает как ограничение, данное обычаем и традицией.
Это существующее правило в общении собственника и трудящегося, данное обычаем и традицией, господствующая часть общества заинтересована возвести в закон и фиксировать как законное ограничение. Впрочем узаконение существующего правила, по словам Маркса, «делается само собой» в процессе постоянного воспроизводства данного отношения в качестве существующей традиции в общении земельного собственника и трудящегося, посредством простого возобновления его воспроизводства, то есть повторяющихся вновь и вновь индивидуальных актов их общения. Из самих актов общения возникает урегулированность и порядок, как форма общественного упрочения данного способа производства, как социальный порядок, очищенный от случайности и произвола в общении субъектов. По истечении известного времени правило осознается ими как необходимое, «упрочивается как обычай и традиция», становясь правовой нормой, которая действует в рамках утвердившегося правового порядка общения и наконец «санкционируется как положительный закон господствующей частью общества» в лице его верховной власти.
Выходит, по Марксу, что не положительный закон создает правовую норму, а напротив, правовая норма, возникая из установившихся правил общения (как материи права), поскольку эти правила субъекты общения воспринимают в качестве закона их поведения, санкционируется властью как положительный закон. Здесь, таким образом, право с самого начала рассматривается не как набор выраженных в нормативных актах правовых установлений государства, «еще не получивших своего осуществления», а напротив того, право выступает изначально как прочно установившиеся правила, урегулированный естественным образом, унормированный порядок отношений общения, как нормативные правила, получающие в итоге публично-властное признание путем санкционирования их как системы положительных законов.
Не уяснив отмеченную выше двуединую природу правотворческого процесса (как самодеятельности индивидов и санкционирующей деятельности властного субъекта), в котором происходит определение соответственно содержания и формы права, его «производство» и «потребление» субъектами общения, исследователи права так или иначе оказываются в плену метафизического и идеалистического правопонимания, постигая не действующие правовые нормы, а властные нормативные формулы, не действительное право, а всего лишь его позитивное выражение во внешнем законодательстве.
Критикуя такого рода метафизические теории, П. И. Стучка констатировал, что «и буржуазная наука, пока только робко, дошла до того понимания, казалось бы само собой разумеющегося, что право есть известный порядок, т. е. система общественных отношений или взаимоотношений людей, а не только те или другие статьи, трактующие об этих взаимоотношениях, или тот или иной определенный формально правовой институт. Но при отсутствии классовой точки зрения у них по-прежнему получаются пустые формулы…»[2].
Трудно, конечно, оставаясь на позициях материалистической диалектики, спорить с П. И. Стучкой относительно необходимости классовой точки зрения при определени права современного ему общества. Но классовая точка зрения уместна в определении права классового общества, однако она лишена логических оснований и «не работает» при определении права в обществе без классов, а значит при формулировании общего понятия права, в котором (понятии) эта точка зрения содержится лишь в потенции[3].
Наше определение права, убеждает далее автор, признает самым основным вопросом в праве отношение человека к человеку, тогда как мы в буржуазном обществе видим полное владычество мертвой нормы над живым человеком, где человек существует для права, а не последнее для первого.
«По нашей конструкции, все остальные правовые институты созданы лишь в целях обеспечения этого основного (частного, гражданского. — А. Ю.) права и поэтому имеют лишь вспомогательный характер, как бы ни показались они преобладающими над всеми прочими... Итак, вечное понятие права нами похоронено, оно похоронено на деле и буржуазной наукой. Одновременно гибнут и вечные, и расплывчатые буржуазные понятия общечеловеческой правды и справедливости, заменяемые у нас чисто классовыми понятиями… Кто усвоил себе образ мышления Маркса и Энгельса о капитале, деньгах и т. д., как об общественных отношениях, тот сразу поймет и наши слова о системе общественных отношений.
Мы дальше еще увидим, — продолжал П. И. Стучка, — что Маркс иногда право обозначал формальным осуществлением, “опосредствованием” общественных отношений. Труднее это будет для юриста, для которого право является чисто технической, искусственной надстройкой, как для него ни странно, властвующей над своей основой. Терминологии волевых теорий права маленькую дань отдал и К. Маркс. Ведь Маркс был воспитан на понятиях права 30-х годов, усматривающих в нем выражение “общей воли” (“Volkswillen”)». ( Здесь П. И. Стучка, кстати сказать, замечает: «В первом издании это место вызвало недоразумения. Конечно, тут никакого “упрека” и никакого “обвинения в ереси” нет. Маркс пользовался терминологией самых передовых представителей науки. Ныне он, понятное дело, говорил бы несколько иным языком. Существо дела, как мы еще увидим, он и тогда уже определил верно и отчетливо»)[4].
Приведенные критические замечания П. И. Стучки очень важны, чтобы оставить их без внимания, если мы действительно хотим выяснить природу правовых норм и понимание этой природы Марксом.
Прежде всего, нужно заметить, что неприятие отношения между классовым и «общечеловеческим» определением права наложило свой методологический отпечаток на развитие всей правовой мысли вообще и развитие социалистической правовой мысли, одним из заметных представителей которой был П. И. Стучка. Кто действительно усвоил себе образ мышления Маркса и Энгельса, тот не станет утверждать банальность, что в обществе, не имеющем классов, «нет права в современном смысле». Разумеется, там нет не только права «в современном смысле», там нет и человека, семьи и общества «в современном смысле». Но это не повод «хоронить вечное понятие права». К примеру, такой признанный марксист как Г. В. Плеханов вполне определенно усматривал существование права в доклассовом обществе. Да и К. Маркс с Ф. Энгельсом не просто «отдавали дань понятию права 30-х годов», говоря о буржуазном праве как возведенной в закон классовой воле буржуазии. И не случайно это место у П. И. Стучки «вызвало недоразумения» у марксистов. Если уж брать теорию денег, или понятие капитала, как классовых общественных отношений, то нужно вспомнить, что Маркс исследует эти отношения от самого их зарождения еще в добуржуазных обществах, анализирует производство и товарные отношения вообще, включая естественные предпосылки производства, «классовое» и «бесклассовое» в нем, таким образом «охватывая всю область» общественного производства, «как его представляют себе история и жизнь». Поэтому объяснение автором «бесклассового» в марксистском правопонимании всего лишь влиянием на классиков марксизма «терминологии волевых теорий права» выглядят не очень убедительно.
Следующее замечание касается первенства гражданского (или частного) права перед нормой права, законом, актом законодательства и т. п. По мнению П. И. Стучки, «частное право» как порядок общественных отношений существует раньше закона. Но если этот правовой «порядок» складывается раньше «закона», то возникает вопрос: откуда берется необходимость в юридическом законе вообще? На этот вопрос прямого ответа автор не дает, потому искать ответ на него нам придется в его определении понятия права.
Главный вопрос, на который стремился дать ответ в своем учении о праве П. И. Стучка, заключался в том, «где искать основное понятие права: в системе ли конкретных отношений или в абстрактной области, т. е. в писаной норме или в неписаном представлении о праве, справедливости, т. е. идеологии». Он отвечал так: в системе конкретных отношений, заметив при этом: «…если мы говорим о системе и порядке отношений и об охране их организованной властью, то ясно для всякого, что мы учитываем и абстрактные формы, и их влияние на конкретную форму».
Сопоставляя отдельные цитаты из Маркса, утверждал автор, «мы можем найти, на первый взгляд, известные противоречия или, как я сказал, известную дань терминологии своих учителей, но мне ныне кажется, что это кажущееся противоречие происходит от сложности той системы, какую представляет собой право в своих трех, реально существующих, а не воображаемых видах форм, из которых одна — конкретная, а две — абстрактные, отвлеченные. Это различие правовых форм ясно намечается уже у Маркса»[5].
Из тех отдельных цитат Маркса, на которые ссылается П. И. Стучка, вовсе не «намечается» указанное им «различие правовых форм», а лишь обнаруживается далеко не «кажущееся» противоречие его с Марксом, серьезно повлиявшее на решение автором главного вопроса об основном понятии права. Так, приведя высказывание К. Маркса в «Капитале» об отношении товаровладельцев и еще пару цитат, он замечает: «Находятся, однако, люди, открывшие в первой из цитат противопоставление экономического и волевого или юридического отношения. Ничего подобного. Последнее является юридическим выражением, формальным осуществлением первого, гласит смысл всех трех цитат, и оба являются волевыми отношениями. Но имеется там другое противопоставление: волевого или юридического акта, т.е. конкретной формы отношения, его законной или абстрактной форме (“все равно, закреплен ли он законом или нет”), и на этом противопоставлении необходимо остановиться, как на самом характерном признаке всех правовых отношений»[6].
На последнем «противопоставлении» мы, конечно, остановимся, а касательно первого замечания скажем, что относим себя как раз к тем людям, которые — вместе с К. Марксом — различают экономическое и юридическое отношение, «противопоставляют», если угодно, первое, как объективное, второму, как волевому, или юридическому.
«Каждое экономическое отношение, — утверждал П. И. Стучка, — насколько оно одновременно и правовое (а не преступное или просто неправовое, т. е. с правовой точки зрения безразличное), имеет три формы: одну конкретную (І) и две абстрактные (ІІ и ІІІ). Конечно, происходит взаимное влияние этих форм одной на другую, а в литературе, как мы видим, идет даже борьба о примате одной из них. Мы признаем безусловный и непосредственный примат за первой. Она влияет, с одной стороны, уже как факт, а с другой — путем отражения в обеих абстрактных формах. Но ее правовой характер зависит от последних и влияние последних может оказаться подчас решающим… Здесь я только еще раз подчеркну, что, по всему сказанному, первая или конкретная форма правового отношения относится к базису, что, однако, вовсе не означает “объявить надстройку базисом”, а только стремиться правильно истолковать мысль Маркса и Энгельса»[7].
Увы, из рассуждений автора именно и следует, что «надстройка объявляется базисом» (по крайней мере в некоторой ее части), а мысль Маркса и Энгельса истолкована им неверно. Маркс не включал в экономическую структуру общества, то есть в совокупность производственных отношений (реальный базис) юридическую и политическую надстройку (см. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 13. — С. 6-7).
Поясняя этот момент, В. И. Ленин отмечал: характеризуя свое мировоззрение, Маркс и Энгельс называли его просто материализмом, и их
«теория состояла в том, что для освещения истории надо искать основы не в идеологических, а в материальных общественных отношениях,…объяснения ее надо искать не в идеологических отношениях (например, правовых или религиозных), а в материальных… Их основная идея…состояла в том, что общественные отношения делятся на материальные и идеологические. Последние представляют собой лишь надстройку над первыми, складывающимися помимо воли и сознания человека, как (результат) форма деятельности человека, направленной на поддержание его существования»[8].
Из этого пояснения видно, что правовые отношения ни в какой форме не относятся к базису. Кроме того, если уж правовой характер экономического отношения зависит от абстрактных форм, то, во-первых, нет оснований само по себе данное отношение рассматривать как форму права, а во-вторых, объявлять это отношение определяющей формой для абстрактных («идеологических») форм права.
На самом деле, по Марксу, правовые отношения есть отношения волевые, а потому — идеологические, в отличие от объективных, не зависящих от воли и сознания людей экономических, или производственных, отношений.
Догматическая юриспруденция (в плену которой оказалась, как и предупреждал П. И. Стучка, советская правовая мысль, включая его самого), разделяя процесс создания правовых норм и процесс их осуществления, расчленив право на «правотворчество» и «правореализацию» как два самостоятельных момента правовой «надстройки», в итоге вынуждена была обратиться к конструкции так называемого «механизма действия права», которая призвана установить хотя бы внешнюю поверхностную связь между этими моментами и преодолеть, повторяя слова К. Маркса, «варварское разрывание на части единого целого», которым является право. Над примирением этих двух сфер, сферы субъективного и объективного права, замечал П. И. Стучка, «идет вековая работа всей науки и техники правоведения»[9].
Ситуация в этом случае подобна сложившейся в политико-экономической науке XІX в., на которую указывал К. Маркс. Исследуя диалектику общественного производства, он замечал: «Производство, распределение, обмен, потребление образуют, таким образом, правильный силлогизм: производство составляет в нем всеобщность, распределение и обмен — особенность, а потребление — единичность, замыкающую собой целое. Это, конечно, связь, но поверхностная… Противники политико-экономов, — будь то противники из среды этой самой науки или вне ее, — упрекающие их в варварском разрывании на части единого целого, либо стоят с ними на одной и той же почве, либо ниже их. Нет ничего более банального, чем упрек, будто политико-экономы обращают слишком большое внимание на производство, рассматривая его как самоцель. Распределение, мол, имеет такое же большое значение. В основе этого упрека лежит как раз представление экономистов, будто распределение существует как самостоятельная, независимая сфера рядом с производством. Или делают упрек, что эти моменты якобы не охватываются в их единстве. Как будто бы этот разрыв проник не из действительности в учебники, а наоборот, из учебников — в действительность, как будто здесь дело идет о диалектическом примирении понятий, а не о понимании реальных отношений!»[10].
Постигая диалектику права, определяя его содержание и форму, необходимо иметь дело с правом как единым целым, то есть с действительным правом, а не варварски разрывать его на «правотворчество» и «правореализацию», «объективное» и «субъективное» право. Как феномен культуры, право объективно во всей его целостности, а не только в части правовых отношений или их законодательного выражения.
В этой связи необходимо обратить внимание на еще один важный момент, который упускают из виду, говоря о марксистском правопонимании.
В вопросе об установлении объекта своего познания правовая теория, как и всякая научная теория, вступает в тесную связь с логикой. Но характер этой связи каждый раз ставит познающего субъекта перед одной и той же принципиальной проблемой — выбора метода. Познание права в его целостности, как органического единства, способна дать только диалектическая теория права, основывающаяся на марксистском диалектическом методе познания общественных явлений.
Между тем, со времени смерти Гегеля, замечал Ф. Энгельс, вряд ли была сделана хотя бы одна попытка развить какую-нибудь науку в ее собственной, внутренней связи. Маркс «был и остается единственным человеком, который мог взять на себя труд высвободить из гегелевской логики то ядро, которое заключает в себе действительные открытия Гегеля в этой области, и восстановить диалектический метод, освобожденный от его идеалистических оболочек, в том простом виде, в котором он и становится единственно правильной формой развития мысли (курсив мой. — А. Ю.). Выработку метода, который лежит в основе марксовой критики политической экономии, мы считаем результатом, который по своему значению едва ли уступает основному материалистическому воззрению…»[11].
Очевидно, что метод, лежащий в основе критики догматической юриспруденции, должен быть не в меньшей мере значим для формирования подлинно научной теории права.
Ибо суть правопонимания по-марксистски не ограничивается пониманием права как всего лишь самого по себе отдельно взятого объекта познания, она полагает своим моментом еще и понимание имманентного собственной диалектике права, как явления, метода постижения последней; а этим методом является материалистическая диалектика.
Вне указанного полагания ни о каком марксистском правопонимании не может идти речь. Только через единство объекта познания с методом его постижения раскрывается истинная сущность марксистского понимания истории и марксистского правопонимания.
___________________________________
· 1. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. — Т. 25. — ч. 2. — С. 356-357.
· 2. Стучка П. И. Избранные произведения по маркситстско-ленинской теории права. — Рига, 1964. — С. 60-63.
· 3. Похоже, П. И. Стучка это понимал, о чем можно судить по следующему его замечанию. «Но скажут нам: отвечает ли наше определение действительности? Охватывает ли оно всю область права, как его представляют себе история и жизнь? Мы, конечно, наше право не можем применять в обществе, не имеющем классов, но мы дальше увидим, что там и нет права в современном смысле, и только самое неразборчивое применение современной терминологии к античному обществу создает подобные “иллюзии”. Это, однако, повторяет только общепринятое в буржуазной науке смешение понятий, находящее и капитал, и пролетариат и т. д. в древнем мире. Но всюду, где в той или иной форме имеется деление человечества на классы и господство одного класса над другим, мы находим право или нечто, похожее на право. Мы же в своем исследовании ограничиваемся правом эпохи буржуазного и предшествовавшего ему феодального общества, как наиболее выраженными его образцами» (Там же. — С. 63-64).
· 4. Там же.
· 5. Там же. — С. 120.
· 6. Там же. — С. 120-122.
· 7. Там же. С. 122-123.
· 8. Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 1. — С. 148-149.
· 9. Стучка П. И. Избранные произведения по маркситстско-ленинской теории права. — С. 185.
· 10. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. — Т. 12. — С. 715-716.
· 11. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. — Т. 13. — С. 494-498; Ющик А. И. Диалектика права. — К.: Ред. журн. «Право Украины»; Ін Юре, 2013. — Кн.1: Общее учение о праве (Критический анализ общеправовых понятий). — Ч. 1. — 2013. — С. 29-31.