Юридическая наука до сих пор не имеет не то что удовлетворительного понятия цели права, но не определилась даже в подходах к этому понятию. В основном ее определение исходит из точки зрения относительной, или внешней, целесообразности, о которой еще Гегель писал, что понятие целесообразности полагается как формальное, а содержание есть нечто внешнее, случайное.
К примеру, проф. П.Г. Виноградов утверждал, что «целью права является установление правил поведения, правил о том, что следует делать и от чего следует воздерживаться» [1]. Это, разумеется, формальное и абстрактное общее представление, мало что дающее автору для отграничения права от всех других явлений, прежде всего, морали.
В работе «Общее учение о праве и государстве» И.А. Ильин рассуждает о цели и значении права вслед за рассмотрением им соотношения норм права и морали и определения естественного права. «Цель права, как и других норм общественного поведения, – утверждал он, – состоит прежде всего в том, чтобы сделать возможным мирное сожительство людей. Право достигает этого тем, что указывает людям обязательные для них пределы в их внешней деятельности. В деле обуздания людских страстей и ограничения непомерных претензий право довольствуется тем, что устанавливает порядок во внешних поступках, предоставляя каждому узнать, посредством чтения и изучения правовых норм, сущность и черты этого обязательного порядка…
Первоначально правовые нормы были введены для того, чтобы обуздать внешние проявления злой воли, но было бы жестокой ошибкой думать, что этим исчерпывается назначение права. Самое обуздание внешних проявлений злой воли необходимо именно для того, чтобы содействовать развитию в душах людей доброй воли, и право только тогда будет понято в своем истинном значении, когда люди будут иметь в виду не букву права, а его основную цель и дух… Каждый человек должен приучить себя к тому, чтобы доброю волею ограничивать свои притязания, принимая во внимание, что другие также имеют право жить и осуществлять свои интересы.
Ограничивая свободу каждого известными пределами, право обеспечивает ему за то беспрепятственное и спокойное пользование своими правами, т.е. гарантирует ему свободу внутри этих пределов. Свобода каждого человека простирается лишь до той границы, от которой начинается свобода других людей. Стремясь установить эти границы, право содействует тому, чтобы в совместной жизни людей воцарился порядок, основанный на свободе» [2].
Более основательно подходил к данной проблеме Ф.В. Тарановский, отмечавший, что «по вопросу о цели в праве имеются в науке две основные теории: теория индивидуальной свободы и теория интереса».
Теория индивидуальной свободы была впервые развита еще во второй половине XVІІІ столетия Кантом, который различал внутреннюю и внешнюю свободу индивида. Внешняя свобода проявляется в действиях, которые непосредственно задевают других людей. Если бы всякий человек делал всё, что он хочет и что в состоянии сделать, то неизбежны были бы непрестанные столкновения между всеми, все бы друг другу мешали и в результате все оказались бы несвободными. Вследствие этого оказывается необходимой такая регламентация поведения людей, при которой свобода каждого совмещалась бы со свободой всех. Такую регламентацию создает право. Право вводит индивидуальную свободу в известные пределы, зато в этих пределах свобода каждого в отдельности остается неприкосновенной. Таким образом, право представляет собой норму, которая, с одной стороны, ограничивет внешнюю свободу индивидов в их взаимных отношениях, с другой – предоставляет им свободу. Целью права является возможное в общежитии обеспечение индивидуальной свободы.
Теория индивидуальной свободы, пишет Тарановский, подверглась во второй половине XІX ст. решительной критике со стороны Р.Иеринга и была заменена теорией интереса. Теория индивидуальной свободы представлялась Иерингу неудовлетворительной потому, что она не давала объяснения некоторым признанным в праве притязаниям. Если целью права является обеспечение индивидуальной свободы, то всякое признаваемое правом притязание должно содержать в себе обеспеченную возможность свободного внешнего волеизъявления. Если я имею какое-либо право, то это должно обозначать, что в указанных этим правом пределах воля моя может двигаться свободно, по своему усмотрению. С точки зрения теории индивидуальной свободы такое положение должно быть бесспорным; а между тем оно отнюдь не бесспорно и опровергается фактами. Законодательства всего мира, говорит Иеринг, признают права за детьми и за сумасшедшими, притом не только право на жизнь и неприкосновенность, но и все имущественные права, признаваемые за людьми взрослыми и нормальными. Право вообще существует, говорит Иеринг, не для того, чтобы осуществлять идею отвлеченной правовой воли, а для того, чтобы служить интересам, потребностям, целям общественного оборота.
Критика теории индивидуальной свободы, данная Иерингом, продолжал Ф.В. Тарановский, не может быть признана убедительной, так как она «сосредоточивается исключительно на поверхности разбираемого вопроса и не проникает в глубь его». Каким образом можно обеспечить свободное волеизъявление у тех, у кого нет вообще свободного волеизъявления? Посредством одного этого риторического вопроса Иеринг уличает теорию индивидуальной свободы в формально-логическом противоречии. Но и теория интереса страдает тем же противоречием, если исходить из того понятия интереса, которое дает Иеринг, и у него «не было основания безусловно отвергать теорию индивидуальной свободы, потому что подмеченного им недостатка ее не восполняла его собственная теория».
Поскольку же «камнем преткновения для обеих теорий является один и тот же вопрос о правах детей и душевнобольных, то из этого положения можно сделать двоякий вывод: либо отвергнуть обе теории, либо предположить, что объяснение затруднительного для обеих теорий вопроса следует искать путем более глубокого анализа». В итоге Ф.В. Тарановский приходит к выводу, что «обе эти теории одинаково объясняют спорные факты», что «вообще они не исключают друг друга, но, напротив того, взаимно пополняют». Согласно его определению, «целью права является обеспечение индивидуальной свободы для осуществления признанных правом интересов». Какие интересы признаются правом и какие нет, зависит от состояния общества в ту или другую эпоху. Теория индивидуальной свободы, по словам автора, «совершенно упускала из виду момент интереса, и вследствие этого, самая свобода индивида являлась в ее изображении бессодержательной. Она выставлялась в качестве какой-то самоцели, не связанной с производством и распределением имущественных и других культурных благ в обществе». Теория интереса восполнила этот недостаток и открыла возможность уразумения права в связи с внутренним строением общества и его жизнедеятельностью.
«Начало цели,– указывал далее Ф.В. Тарановский,– является существенным для всякой нормы должного. Вследствие этого определение цели принято считать главным и нередко единственным моментом в установлении понятия права. Такая точка зрения приводит к игнорированию других моментов в понятии социальной нормы и потому дает неполное разрешение задачи. Тем не менее эта точка зрения является достаточно распространенной… Сочетая момент цели с моментом осуществления нормы, Иеринг определял право как обеспечение жизненных условий общества в форме принуждения… Жизненные условия общества, обеспечение которых составляет цель права, – возражает автор,– это не что иное как интересы, общие и индивидуальные. Обеспечение их достигается путем распределения обязанностей и притязаний, в чем заключается основная функция права. Принуждение выступает в праве на втором плане в пределах надобности и возможности».
Ф.В. Тарановский замечает при этом, что теория интереса, в смысле определения, исчерпывающего понятие права, в русской юридической литературе дала своеобразные видоизменения в учениях С.А. Муромцева и Н.М. Коркунова. Первый сосредоточил внимание на понятии защиты правом интересов и «в особенностях этой защиты усматривал своеобразную цель действия права в человеческом обществе». В учении Муромцева «цель права сводится исключительно к преодолению препятствий, оказываемых членами общественного союза друг другу и союзу в целом».
Однако это, замечает автор, противоречит очевидности, так как право устанавливает также и формы содействия их друг другу, организует сотрудничество в широком смысле, на котором зиждется вся общественная жизнь. Право налагает на отдельных лиц известные публичные обязанности и таким образом устанавливает характер и размер тех услуг, которые индивид должен оказывать общественному союзу, как целому. Почему умалчивает об этой организации Муромцев, остается совершенно непонятным. По мнению Коркунова, интересы людей сталкиваются друг с другом, при этом взаимные отношения людей могут представлять два различных типа: интересы одного человека могут быть всецело подчинены интересам другого (рабские отношения), либо субъекты сталкивающихся интересов противопоставляются друг другу не как средство и цель, а как две самоцельные личности. В этом последнем случае ни один интерес не может остаться непризнанным, не может быть уничтоженным. Осуществлению каждого интереса дóлжно определить известные пределы, их следует разграничить. Указанное разграничение интересов и составляет цель права.
«В учении Коркунова, – отмечает по этому поводу Ф.В.Тарановский,– имеется существенный пробел – в нем упущены из виду общественные интересы, и вследствие этого цель права сужена до разграничения одних лишь индивидуальных интересов». Но на самом деле задача права шире, разграничение индивидуальных интересов направлено на обеспечение возможности совместного их осуществления. Интересы воров, грабителей, мошенников, насильников, убийц не ограничиваются, но совершенно устраняются, изъемлются из общественного оборота. Право не только разграничивает индивидуальные интересы, но предварительно еще устанавливает, какие вообще индивидуальные интересы могут быть допущены в общежитии, и только затем проводит разграничение между интересами допустимыми.
Исходя из этих выводов, заключает автор, «мы ограничиваемся исключительно формальным установлением цели в праве и не наполняем ее никаким заранее определенным содержанием… Общее учение о праве должно довольствоваться формальным определением цели юридической регламентации, так как задача общего учения – установить понятие права, равно применимое и к историческому, и к догматическому изучению права, и к политической его разработке. Каждая из этих трех юридических дисциплин наполняет формальное определение цели права положительным содержанием.
История права выясняет, интересы каких общественных классов принимались в соображение в прошлом при определении общего интереса и как в зависимости от этого обеспечивались личные интересы более или менее широкого круга индивидов. Догматическая юриспруденция выясняет те же вопросы относительно действующего права. Наконец, политика права, имея в виду задачу дальнейшего правового творчества, определяет, что должно почитаться имеющим общий интерес, какие индивидуальные интересы и какие запросы свободы должны быть приняты в расчет при предстоящем преобразовании действующего права.
В заключение, – пишет Ф.В. Тарановский,– нам остается поставить вопрос об отношении, какое существует с точки зрения цели между правом и нравственностью: имеет ли право свою особую цель, отличную от нравственности, или нет? Думаем, что вопрос этот не требует особого рассмотрения, так как ответ на него напрашивается сам собой. Обеспечение общих и личных интересов и установление пределов индивидуальной свободы несомненно входит в задачу нравственности так же, как и в задачу права. Разница заключается лишь в средствах и путях разрешения этой задачи» [3].
Таким образом, даже из приведенных здесь взглядов теоретиков на цель права необходимо сделать вывод о существовании как минимум трех подходов к ее определению: с точки зрения индивидуальной свободы, с точки зрения интереса и из комбинации этих двух точек зрения.
Следует вместе с тем заметить, что, в отличие от названных авторов, многие теоретики права вообще обходятся без указания на цель права, а некоторые, напротив, видят в праве множество целей. «Часто исследователи, – отмечает, в частности, Ж.-Л. Бержель, – обходят стороной вопрос конечных целей права. Для того, чтобы выявить элементы позитивного права и задействовать их, они предпочитают опираться на конкретные факты и обращают внимание только на непосредственную эффективность принятых решений. Что касается общей теории права, у нас возникает желание отказаться от анализа ценностей, преследуемых и утверждаемых правом – настолько они многочисленны, разнообразны, неуловимы и субъективны, – из опасения, что за всей этой пестротой не удастся разглядеть существенно важные, неизменные и перманентные, элементы юридического мышления и техники… В любом случае конечные цели права многочисленны, и мнения на этот счет настолько пестры, противоречивы, фанатичны или размыты, что какофония, возникающая от их одновременного звучания, приводит слушателя в замешательство. Однако мы должны произвести их полную инвентаризацию и сгруппировать по конечным целям. Согласно одним авторам право должно быть нацелено на «справедливое распределение, подобающее поведение индивидов, их полезность, удовлетворение их потребностей, их безопасность, благополучие»…либо на «мощь нации, прогресс человечества, бесперебойное функционирование социального организма»… Другие авторы помимо традиционных целей, таких, как справедливость, порядок, безопасность или прогресс, указывают на такие политические цели, как знаменитое трио: свобода, равенство, братство».
Создается впечатление, пишет автор, что различные правовые системы сталкиваются с двумя главными альтернативами: справедливость или полезность, с одной стороны, и индивидуализм или коллективизм, с другой. В среде английских философов, а также в рамках влиятельного течения современной американской мысли, продолжает Бержель, «полезность» рассматривается как главный критерий всех ценностей в области познания и в сфере действия. В данном случае целью права становится установление правил поведения, способных привести «к наибольшему счастью для наибольшего числа людей».
Для того, чтобы соединить личное счастье и общее счастье, утилитаризм использует нравственный критерий. Утилитаристам противопоставляют тех, кто думает, что право – не «завод по производству общественного порядка», но искусство, для которого характерно следование провозглашенной цели, и что в соответствии с традицией Аристотеля или св. Фомы Аквинского «целью права является справедливость»; функция права в таком случае в том, чтобы «наиболее точно определить пропорцию интересов». Однако такой подход требует с самого начала дать определение «справедливого» [4]. В итоге мы так и не узнали, что автор понимает под целью или целями права.
Таким образом, необходимо констатировать, что при определении цели права теоретики в большей части ограничиваются внешней целесообразностью, считается даже достаточным «довольствоваться формальным определением цели права». В таком значении цель права, по сути, ничем не отличается от цели других нормативных регуляторов поведения, часто понятие цели права употребляется в смысле социального назначения, общественной функции, социальной роли права и т.д. в обеспечении единого порядка совместной жизнедеятельности людей. При этом, однако, указаний о том, чтó служит средством для цели права, как и рассмотрения вопроса о соотношении цели и средства в процессе реализации последней и анализа диалектики цели права, как некоторой деятельности, – всего этого в работах по теории права мы не находим.
В этой связи нельзя не обратить внимание на точку зрения Л. Фуллера, рассматривающего право как целенаправленную деятельность, успех которой зависит от энергии, интуиции, разума и добросовестности тех, кто ею занимается, и которая ввиду этой зависимости обречена всегда «несколько не достигать полного осуществления ее целей». Сторонники противоположного взгляда, отмечает автор, настаивают на том, что право следует трактовать как доказанный факт власти или силы общества, что предметом изучения должно быть то, чем право является и что оно делает, а не то, что оно пытается делать или чем стать. Возражая своим оппонентам, Л. Фуллер указывает, что «приписываемая им институту права цель является скромной и трезвой: регулирование и контроль человеческого поведения при помощи общих правил». Такая цель, по его словам, «вряд ли имеет склонность к гегельянским чрезмерностям».
Вместе с тем, утверждает автор, отказываясь от определения цели права, мы полностью утрачиваем всякий критерий для определения законности. Если право есть просто проявлением авторитета или власти общества, то хотя мы все еще можем говорить о реальной справедливости или несправедливости конкретных законодательных актов, мы уже не можем вести речь о том, в какой мере правовая система в целом достигает идеала законности.
Взгляд, который я критикую, замечает Л. Фуллер, усматривает реальность права в факте существования устойчивой законодательной власти. То, что эта власть определяет как право, есть правом. В этом определении вопрос о том, «успешно» данное право или «неуспешно», не стоùт. Но если мы придерживаемся описываемой реальности, то должны признать, что способность того или иного парламента принимать законы сама есть результатом целенаправленного усилия, а не просто исходным естественным фактом. Вторая фальсификация реальности состоит в игнорировании того обстоятельства, что официальная структура власти сама обычно зависит от человеческих усилий, которые не предписываются никаким законом или приказом. Люди, как правило, не делают бессмысленных вещей, способных расстроить все дело, в котором они принимают участие, даже если официальные директивы, по которым они действуют, позволяют эти бессмысленные вещи.
Ученый, продолжает этот автор, может отказаться рассматривать право как деятельность и толковать его только как порождение силы общества. Однако те, чьи действия составляют эту силу, считают, что принимают участие в этой деятельности, и делают, как правило, то, что важно для ее успеха. В тех пределах, в которых им приходится руководствоваться в своих действиях не формальными правилами, а интуицией, постепенность в достижении успеха является неизбежной. Необходимость непрерывности права вопреки изменениям в руководстве столь очевидна, что все обыкновенно считают эту непрерывность вполне естественной вещью. Она становится проблемой только тогда, когда кто-то пытается определить право как порождение официальной власти и исключает возможность влияния человеческих суждений и интуиции на его функционирование.
Есть, замечает Л. Фуллер, странная ирония в позиции, отказывающейся признать за правом в целом сознательную цель, хотя бы какую-то скромную или ограниченную. Если бы нас окружал бесформенный поток разрозненных и не связанных между собой событий, то не было бы ничего, что мы могли бы понимать и обсуждать. Именно потому, что право представляет собой целенаправленную деятельность, оно демонстрирует структурную неизменность, которую теоретик права может обнаруживать и толковать как единообразие фактуальных данных [5]. В другой своей работе Л. Фуллер ставит вопрос: правда ли вообще, что нормы и институты права служат, как правило, многим целям? Давая на него утвердительный ответ, автор приходит к выводу, что множественность целей – характерное свойство законов и правовых институтов [6].
Оказывается, в итоге, что даже рассматривая право как целенаправленную деятельность, названный здесь автор сводит цель права к «регулированию и контролю человеческого поведения при помощи общих правил», оставаясь в «скромных» и «трезвых» рамках ее весьма поверхностного определения.
Итак, констатируем: в теории права нет общепринятого понятия цели права, не выработано даже единого подхода к его определению. Существующие представления исходят из точки зрения внешней целесообразности, при этом понятие цели права определяется как формальное, имеющее случайное содержание. Общим для большинства представлений о цели права является, пожалуй, лишь упоминание о некотором «порядке», на достижение которого направляется действие права или его норм.
Если интегрировать отмеченные определения цели права, то можно дать примерно такую дефиницию: целью права есть тот необходимый для сохранения единства общества порядок общения субъектов, в котором действенно заинтересована верховная власть, как субъект социального управления, и который она стремится воплотить во внешних (позитивных) законах.
Вместе с тем, это определение относится к субъективной цели, противостоящей объективно существующему в обществе порядку общения, который она предполагает как «ничтожную в себе реальность», которая должна быть снята в объективации цели, в ее реализации [7].
________________________
1. Виноградов П.Г. Очерки по теории права.– М., 1915. - с.12-16.
2. Ильин И.А. Теория права и государства / Под ред. и с предисл. В.А. Томсинова. – М.: Зерцало, 2003. - с. 95-97.
3. Тарановский Ф.В. Энциклопедия права. – 3-е изд.– СПб. : Лань, 2001. - с. 100-112.
4. Бержель Ж.-Л. Общая теория права / Под общ. ред. В.И. Даниленко; пер. с фр. - М.: NOTA BENE, 2000.- с. 56-77.
5. Фуллер Лон Л. Мораль права: Пер. з англ. Н. Комарова. – К.: Сфера, 1999. - с.138-144.
6. Фуллер Лон Л. Анатомія права: Пер. з англ. Н. Комарова. – К.: Сфера, 1999. - с.48.
7. Ющик А.И. Диалектика права. - К.: Ред журн. "Право Украины"; Ін Юре, 2013. - Кн.1. Общее учение о праве (Критический анализ общеправовых понятий).- Ч.ІІ.- 2013. - с.264-288.