* * *
Теоретики права в вопросе о понятии правовой нормы традиционно пребывают в плену метафизического и идеалистического правопонимания, рассматривая вместо действующих правовых норм некие нормативные формулы, вместо действительного права всего лишь его позитивное выражение во внешнем законодательстве. Для них содержанием права является то, что установлено нормативными актами государства, в которых выражена государственная воля. Всё остальное (осуществление правовых норм, правосознание, правопорядок и т.п.) образует, вместе с указанным ими «правом», некую «правовую надстройку».
Это мало что дает для понимания действительного содержания права, поскольку о содержании государственной воли можно судить только по волеизъявлению, которое выражается в государственных актах – законах, приговорах, властных действиях и т.д. Но тогда следовало бы указать границу, за которой заканчивается правотворческая воля и начинается правоприменительная воля государства. А кроме того, пояснить, как быть с волей тех, кто является основным «производителем» и «потребителем» права, – с волей негосударственных субъектов правового общения? На эти вопросы исследователи права ответа не дают.
Между тем, такой ответ еще более чем полтора столетия назад дал К. Маркс в его знаменитом «Капитале».
Анализируя превращение добавочной прибыли в земельную ренту, К. Маркс, в частности, замечает: «Некоторые историки выразили свое удивление по поводу того, что, хотя непосредственный производитель не собственник, а лишь владелец, и весь его прибавочный труд на деле de jure (юридически) принадлежит земельному собственнику, при этих условиях может вообще совершаться самостоятельное увеличение имущества и, говоря относительно, богатства у обязанных нести барщину или крепостных. Между тем ясно, что при том примитивном и неразвитом состоянии, на котором покоятся это общественное производственное отношение и соответствующий ему способ производства, традиция должна играть решающую роль.
Ясно далее, что здесь, как и повсюду, господствующая часть общества заинтересована в том, чтобы возвести существующее положение в закон и те его ограничения, которые даны обычаем и традицией, фиксировать как законные ограничения. Это же, – оставляя все другое в стороне, – делается впрочем само собой, раз постоянное воспроизводство базиса существующего состояния, лежащих в основе этого состояния отношений, приобретает с течением времени урегулированную и упорядоченную форму, и эти регулярность и порядок сами суть необходимый момент всякого способа производства, коль скоро он должен приобрести общественную устойчивость и независимость от простого случая или произвола. Урегулированность и порядок являются именно формой общественного упрочения данного способа производства и потому его относительной эмансипации от просто случая и просто произвола. Он достигает этой формы при застойном состоянии как процесса производства, так и соответствующих ему общественных отношений, посредством простого возобновления их воспроизводства.
Если форма просуществовала в течение известного времени, она упрочивается как обычай и традиция и, наконец, санкционируется как положительный закон. Так как данная форма прибавочного труда, барщинный труд, покоится на неразвитости всех общественных производительных сил труда, на примитивности самого способа труда, то барщинный труд должен, естественно, отнимать у непосредственного производителя несравненно меньшую долю всего труда, чем при развитых способах производства и в особенности при капиталистическом производстве.
Предположим, например, – поясняет свою мысль Маркс, – что барщинный труд на земельного собственника первоначально составлял два дня в неделю. Эти два дня барщинного труда в неделю, таким образом, прочно установились, являются постоянной величиной, законно урегулированной установившимся или писаным правом. Но производительность остальных дней в неделю, которыми может располагать сам непосредственный производитель, есть величина переменная, которая необходимо развивается с ростом его опыта, – совершенно так же, как новые потребности, которые у него возникают, совершенно так же, как расширение рынка для его продукта, возрастающая обеспеченность использования этой части его рабочей силы будут поощрять его к усиленному напряжению рабочей силы, причем не следует забывать, что применение этой рабочей силы отнюдь не ограничивается земледелием, но включает и сельскую домашнюю промышленность. Здесь дана возможность известного экономического развития, разумеется, в зависимости от более или менее благоприятных обстоятельств, от врожденных расовых черт характера и т.д.» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.- Т.25, ч.2. - С. 356-357).
В этом кратком замечании великого мыслителя содержится квинтэссенция понимания им связи общественных отношений с правом, вся суть марксистского правопонимания.
Очевидно, что Маркс в качестве исходного момента правообразования рассматривает отношения правового общения, которые стали правилом (по нашей терминологии – «материю права»). В данном случае, таким отношением является отношение собственника земли и трудящегося по поводу продолжительности барщинного труда. Для примера Маркс берет продолжительность этого рабочего времени два дня в неделю, рассматривая его как постоянную величину, прочно установившееся правило.
Ограничение барщинного труда двумя днями, которое некогда установилось исходя из наличных условий производства и потребления как нечто закономерное для данных условий, как «законно урегулированное установившимся правом или писаным правом», автор рассматривает как ограничение, данное обычаем и традицией. Это существующее правило в общении собственника и трудящегося, данное обычаем и традицией, господствующая часть общества заинтересована возвести в закон и фиксировать как законное ограничение.
Впрочем узаконение существующего правила, по словам Маркса, «делается само собой» в процессе постоянного воспроизводства данного отношения как существующей традиции в общении земельного собственника и трудящегося, посредством простого возобновления его воспроизводства, то есть повторяющихся вновь и вновь индивидуальных актов их общения. Из самих актов общения возникает урегулированность и порядок, как форма общественного упрочения данного способа производства, как социальный порядок, очищенный от случайности и произвола в общении субъектов.
По истечении известного времени правило осознается субъектами общения в качестве необходимого, «упрочивается как обычай и традиция», становясь правовой нормой, которая действует в рамках утвердившегося правового порядка общения и наконец «санкционируется как положительный закон господствующей частью общества» в лице его верховной власти.
Выходит, по Марксу, что не положительный закон создает правовую норму (как принято считать традиционно теоретиками), а напротив, правовая норма, возникая из установившихся правил общения (материи права), поскольку эти правила субъекты общения воспринимают в качестве закона их поведения, санкционируется властным авторитетом как положительный закон. Здесь, таким образом, право с самого начала рассматривается не как набор выраженных в нормативных актах правовых установлений государства, «еще не получивших своего осуществления». Напротив, право выступает изначально как прочно установившиеся правила, урегулированный естественным образом, унормированный порядок отношений общения, как нормативные правила, которые получают в итоге публично-властное признание путем санкционирования их как системы положительных законов.
Не поняв такую двуединую природу правотворческого процесса (как самоуправленческой деятельности индивидов и санкционирующей деятельности властного субъекта), процесса, в котором определяются содержание и форма права, осуществляется его «производство» и «потребление» субъектами общения, исследователи права оперируют не действительными правовыми нормами, а властными нормативными предписаниями, не реальным правом, а всего лишь его идеализированной формулировкой во внешнем законодательстве.
Догматическая юриспруденция, разрывая единый правотворческий процесс, рассматривая «правотворчество» и «правореализацию» как два самостоятельных момента некой «правовой надстройки», вынуждена обращаться к конструкции так называемого «механизма действия права», призванной установить хотя бы внешнюю поверхностную связь между этими моментами и преодолеть, повторяя слова К. Маркса, «варварское разрывание на части единого целого», которым есть и должно быть право.
Ситуация в данном случае подобна той, которая сложилась в политико-экономической науке XІX в. и на которую указывал тот же Маркс. Исследуя диалектику общественного производства, он, в частности, писал: «Производство, распределение, обмен, потребление образуют, таким образом, правильный силлогизм: производство составляет в нем всеобщность, распределение и обмен – особенность, а потребление – единичность, замыкающую собой целое. Это, конечно, связь, но поверхностная. Производство якобы определяется всеобщими законами природы, распределение – общественной случайностью, оно может поэтому влиять на производство более или менее благоприятно; обмен находится между ними обоими как формально общественное движение, а заключительный акт – потребление, которое рассматривается не только как конечный пункт, но также и как конечная цель, лежит, собственно, вне экономики, за исключением того, что оно, в свою очередь, оказывает обратное воздействие на исходный пункт и вновь дает начало всему процессу.
Противники политико-экономов, – будь то противники из среды этой самой науки или вне ее, – упрекающие их в варварском разрывании на части единого целого, либо стоят с ними на одной и той же почве, либо ниже их. Нет ничего более банального, чем упрек, будто политико-экономы обращают слишком большое внимание на производство, рассматривая его как самоцель. Распределение, мол, имеет такое же большое значение. В основе этого упрека лежит как раз представление экономистов, будто распределение существует как самостоятельная, независимая сфера рядом с производством. Или делают упрек, что эти моменты якобы не охватываются в их единстве. Как будто бы этот разрыв проник не из действительности в учебники, а наоборот, из учебников – в действительность, как будто здесь дело идет о диалектическом примирении понятий, а не о понимании реальных отношений!» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.- Т.12.- С.715-716).
Постигая диалектику права как явления, определяя его действительное содержание и форму, необходимо иметь дело с правом как единым целым, то есть с действительным правом, следовательно, исследовать действующие правовые нормы, а не всего только их выражение в положительном законодательстве. Эту целостность права нельзя представить себе без уяснения правовой нормы как единства самоуправленческой деятельности индивидов и санкционирующей деятельности властного субъекта, в котором определяется содержание и форма права; как единства объективного и субъективного в норме, составляющих единую тотальность и делающих это единство содержанием права (Гегель Г. Энциклопедия философских наук.- Т.1.- С. 307-308).
До тех пор, пока в правовых нормах видят всего лишь внутренние задатки, чистые возможности, а их внешнее осуществление не тождественно с их внутренним, они, выражаясь языком Гегеля, выступают как чуждая для субъектов общения власть, представляют субъективное, лишенное истины бытие и мышление, и такие «нормы права» столь же бессодержательны и пусты, как и их внешняя «реализация».
(Извлечение из книги «Диалектика права. Кн.1. Общее учение о праве. Ч.2. – С. 390-394).