В определении способа существования правовых норм теория права до сих пор не пришла к более-менее согласному решению, и пестрота мнений на этот счет, похоже, только увеличивается. В этой связи А.В. Мицкевич замечает, что правовая норма определяется не одними только «юридическими качествами ее как государственного установления», но и тем, что «содержание поведения, выраженного в правовой норме, характеризуется также признаками социального бытия нормы права», однако эта сторона социальной характеристики правовой нормы почти не раскрывается в правовой науке, хотя она «имеет весьма важное значение и особенно актуальна в современных условиях. С ее помощью раскрываются глубинные черты норм права, как бы скрытые за рамками ее официального выражения в статьях закона (нормативно-правового акта)» (Проблемы общей теории права и государства. Учебник для вузов. Под общ. ред. проф. В.С.Нерсесянца.- С. 252).
Проблема реального бытия правовых норм, способа их существования чаще всего рассматривается в аспекте отношения содержания и формы в праве, или внешнего объективного выражения правовых норм, что в итоге приводит к представлению о так называемых «источниках права», «источниках положительного права», «источниках правовых норм» и т.п.
Юридические нормы, рассуждал, в частности, Н.М. Коркунов, «первоначально вырабатываемые субъективным сознанием, под влиянием условий общественной жизни получают внешнее объективное выражение в сложившихся обычаях, в установившейся судебной практике, в издаваемых органами государственной власти законах. Все эти внешние формы права в своем существовании уже не зависят от субъективного сознания. Обычаи, судебная практика, законодательство представляются нашему сознанию как нечто объективно данное, от нашего сознания не зависящее. Сами изменения законов, обычаев, судебной практики, как явлений общественной жизни, совершаются не по законам явлений субъективного духа, а по особым законам общественности. Между тем и с образованием обычаев, судебной практики и законов субъективное правосознание не уничтожается. Оно продолжает развиваться, как необходимое проявление индивидуальной психической жизни, и, как более подвижное и подчиненное своим особым законам, не может не расходиться с выразившимся в объективных формах правом. Отсюда получается неизбежно некоторое раздвоение права: юридическим нормам, выразившимся в обычаях, судебной практике, законодательстве, нормам положительного права, противополагается свободно развивающееся субъективное правосознание…
В положительном праве всегда многое представляется устарелым, не отвечающим современным потребностям, современным понятиям о справедливости, о взаимном соотношении сталкивающихся интересов. Вот почему положительное право кажется иным какою-то наследственною болезнью человеческого общества… Однако эти темные стороны господства положительного права с избытком выкупаются другими, выгодными его сторонами…Положительное право, как продукт коллективного, векового опыта, всегда оказывается несравненно полнее и богаче содержанием всякого субъективного правосознания. Мысль о возможности обойтись без вырабатываемого длинным рядом сменяющихся поколений положительного права могла явиться только при господстве веры в естественное право, как установленную самой природой полную законченную систему юридических норм. Это вечное, абсолютное право должно было казаться, конечно, полнее постепенно развивающегося положительного права. Но раз мы знаем, что никакого естественного права нет, и положительному праву можем противопоставить только наше субъективное правосознание, так же возникающее и развивающееся во времени, под влиянием услолий нашей жизни, невозможность ничем заменить всю полноту содержания положительного права делается совершенно очевидной. К этому преимуществу большей полноты присоединяется еще и бóльшая общность положительного права. Юридические нормы разграничивают мои интересы с интересами других людей, поэтому для своего действия они должны быть им известны и признаны ими…
Конечно, и положительное право разнообразно и изменчиво, зависит от условий места и времени, но эта зависимость выражается во внешних, объективно определимых признаках, и потому положительное право отличается и большею определенностью. Изменения субъективного правосознания совершаются неуловимо и часто ничем не выражаются вовне. Напротив, изменения обычая, судебной практики, законодательства представляются внешними, объективными, легко распознаваемыми фактами. Поэтому только к положительному праву применимо то начало, что оно предполагается в сфере его действия всем известным. На этом начале основано правило, что неведением закона никто отговариваться не может, что ошибка в праве не устраняет ответственности: error juris semper nocet» (Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права. - С. 335-338).
Если иметь в виду, что юридические нормы, как пишет Н.М. Коркунов, «первоначально вырабатываются» не субъективным сознанием, а есть продуктом деятельности субъектов общения, то в целом его рассуждения представляются более понятными, чем, к примеру, высказанные столетие спустя С.С. Алексеевым следующие соображения.
Ключевой пункт в понимании особенностей права как объективной реальности, указывает он, «это единство, точнее – в о п л о щ е н и е права в определенной форме – слитность с ней… Наиболее очевидным является единство права с внешней формой – законами, судебными прецедентами, иными источниками юридических норм». Вместе с тем, «со стороны своей внешней формы – это именно источник, своего рода вместилище фактического содержания и в не меньшей мере – внешний информационный знак, наиболее очевидное свидетельство его существования и действия как особого институционного образования».
Главное же, что выражает «слитность» права с его формой, его воплощение в этой форме, относится к форме внутренней, к организации правового материала, к разным юридическим структурам, «точнее даже – к самой возможности структуры». Без своего «проявления во вне» позитивного права просто нет. «И те положения, “записи”, которые, казалось бы, можно именовать “правом”, не смогли бы выполнить функции права, его предназначение в жизни общества». Какие-то нормативы и решения, не будь они возведены на уровень объективированного, структурного образования, фактически не были и не могли бы быть действительным, реальным правом.
Если в каждый данный момент, поясняет автор, закон, иные внешние формы права представляют собой главным образом вместилище его фактического содержания, «документальный облик» права, своего рода внешний информационный знак, наиболее очевидное свидетельство его существования и действия, то при формировании права внешние формы играют существенную конституирующую роль. «Закон» (или иные источники права), не просто фиксирует, документально закрепляет определенные нормы и принципы, но и выполняет по отношению к позитивному праву конституирующую функцию по формированию, созданию, утверждению данного объекта.
Отсюда вытекает необходимость более глубокого, более тонкого, поистине диалектического подхода к освещению соотношения внешней формы и содержания права в процессе его формирования, развития и функционирования. Субстанция, вещество права представляет собой в развитых юридических системах комплекс правовых средств (норм), так или иначе выраженный в формализованном виде, в текстах правовых актов.
При использовании терминов «право» и «закон» дискутирующие авторы нередко вкладывают свой (авторский) смысл, понимая под словом «закон» в основном нормативный юридический документ, а с позиций других – все позитивное право, выраженное в законе, других источниках. В первом случае какой-то сложной проблемы по существу нет: если закон – это нормативный юридический документ, то приходится, наряду с правом как явлением свободы, признавать наличие и действующего объективного права (называемого «позитивным», «внешним» и т.д.). Во втором же случае, при достаточно жестком «разведении» категорий «права» и «закона», вся реальная правовая проблематика сосредоточивается вокруг широко и нетрадиционно понимаемого «закона», а «право» оказывается выведенным за пределы реальной правовой жизни трансцендентным феноменом, понимаемым в качестве явления (или даже «математики») свободы, в сущности – тем, что имеет характер естественного права» (Алексеев С.С. Восхождение к праву. Поиски и решения. – С.120-121, 127-130).
По поводу последнего заметим, что еще Н.М. Коркунов определение права как норм свободы считал «выражением индивидуалистического направления в науке права». Пока, отмечал он, «в обществе человеческом видели совокупность автономных личностей, связанных сознательным договором, а в праве систему правил, размежевывающих свободу этих личностей, такое определение было вполне последовательно. С изменившимися взглядами на общество и на отношение к нему личности оно оказывается непригодным. Личность не признается уже теперь высшим, определяющим весь общественный порядок фактором. В ней видят, напротив, произведение общества и скорее склонны личность подчинять обществу, а не наоборот. Законодательство не ограничивается размежеванием одних индивидуальных интересов, а все больше и больше обращает внимание на регулирование общих интересов, не могущих быть приуроченными к отдельной личности. При таких условиях определение права как норм свободы уже не может быть удерживаемо» (Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права. – С. 87).
Со своей стороны отметим, что право никогда не абстрагировалось от общего интереса, более того, оно с самого начала выступало как выражение общего интереса. Но дело не только в этом. Если действительно встать на точку зрения «более глубокого, более тонкого, поистине диалектического подхода к освещению соотношения внешней формы и содержания права», то, во-первых, придется отбросить даже мысль о жестком «разведении» категорий «права» и «закона», а, во-вторых, не сводить суть дела к терминологической проблеме. Право, которое не «пронизано» законом, не есть право вообще (разумеется, под словом «закон» не понимая «в основном нормативный юридический документ»).
Говоря ранее о содержании и форме права, Л.С. Явич отмечал: «Воля классов, их представителей, народа может найти свое выражение в самых различных формах и действиях. В праве она всегда выражена в виде общеобязательных правил поведения, гарантированных государством… Надо полагать, что нормативный и общеобязательный характер государственной воли характеризует внутреннюю форму права. Внутренняя форма права – это его структура и связи. К ней надо отнести систему права и соподчиненность нормативно-правовых актов (горизонтальную и вертикальную структуры), взаимосвязь правовых норм (например, материального и процессуального права), структуру этих норм (гипотеза, диспозиция, санкция). Внешней формой выражения заключенной в праве государственной воли являются правовые обычаи, прецедентное право, нормативные акты государства (то, что обычно именуют источниками права)».
Каждый тип права характеризуется особым непосредственным содержанием, свойственными ему особенностями внутренней и частично внешней формы. Было бы неправильно сводить форму права только к его источникам (законам, постановлениям, нормативным договорам и т.п.). Следует различать не только формы выражения государственной воли в различных правовых актах, но и формы реализации этой воли в поведении людей, в деятельности организаций, в общественных отношениях. Законы, содержащиеся в них нормы мертвы, если не находят (или не могут найти при определенных условиях) своего практического осуществления, если фактически не могут быть использованы предоставленные ими права и не исполняются предусмотренные ими юридические обязанности.
Специфической формой осуществления права являются правовые отношения – особый вид общественных отношений, в которых участники обладают правами и обязанностями, предусмотренными правовыми нормами, реализуют эти права и исполняют возложенные на них юридические обязанности. О действующем в стране праве и правопорядке нельзя судить только по тому, что провозглашено в качестве закона, важно знать, как на деле осуществляется то, что провозглашено в законе, насколько реально используются предоставленные права и исполняются возложенные обязанности. Точное исполнение и соблюдение правовых норм составляют содержание принципа законности. Осуществление права на основе принципа законности обеспечивает правопорядок – порядок отношений, основанный на точном соблюдении закона (Общая теория государства и права. Т.2. Общая теория права / Отв. ред. проф. В.С. Петров и проф. Л.С. Явич.- С.13-14).
Очевидно, что Л.С. Явич стремится уйти от упрощенного представления о правовых нормах как государственных установлениях, связывая жизненность норм с их реальным осуществлением, а не только с выражением в источниках права. Но способ существования «живых» норм автор, к сожалению, не указывает.
Упомянутый выше А.В. Мицкевич, обращаясь к рассмотрению социального бытия правовых норм, отличного от их официального выражения в статьях закона, так характеризует признаки указанного бытия, раскрывающие глубинные черты норм права: «Во-первых, в истории развития права имели и имеют место сейчас неписаные формы выражения права. Такие формы воплощаются не в специальных писаных формулах нормативного содержания, а в устной традиции, хранящейся в памяти поколений. Эта форма получила название правового обычая. Уважение к обычаю сохранялось многие века и после того, как возникло развитое писаное право. Об этом, в частности, ясно говорят Дигесты Юстиниана, многие памятники феодального права (Салическая правда, Русская правда и др.), которые, по существу, были записью сложившихся у народа обычаев…А в государствах современной Азии и Африки обычное право составляет основную или значительную часть действующих норм. Во-вторых, многие общие правила законов нуждаются в конкретизации или разъяснениях, прежде чем они находят должное воплощение в жизни. Полное и точное свое значение они получают с помощью судебной практики толкования и разъяснения законов. А именно такая практика дает наиболее правильные ориентиры для понимания и применения норм права в правовом государстве…Наличие складывающихся или сложившихся устных обычаев, а также постепенное раскрытие содержания правовых норм судебной практикой весьма убедительно раскрывают различия между текстом статей закона и нормой как волевым установлением государства, зачастую неполно выраженным в тексте статьи, а иногда вовсе в нем не оформленным, если статья закона лишь отсылает к сложившемуся в общественном сознании обычаю.
В-третьих, названные исключения из писаного права, в свою очередь, как бы высвечивают и самую суть социального характера правовых норм. Всякая социальная норма обретает свое действительное бытие, свою реальность, если она опирается на поддержку общества, реальных социальных сил, воля которых служит главной опорой ее воплощения в жизнь. А для этого норма должна получить поддержку населения государства, различных социальных групп, его составляющих. Поэтому и законы государства по своему социальному значению не только веления органов государства (монарха, парламента, правительства), но и выражение согласия народа либо его подчинения нормам, законодательным и иным обязательным решениям. По крайней мере такие решения должны опираться на поддержку активных социальных сил народа, достаточных для реализации государством правовых норм…».
«Это положение, – замечает между прочим автор, – было широко представлено и разработано дореволюционной юридической наукой, признававшей главной основой соблюдения норм права “авторитет того общества людей, в котором действуют нормы позитивного права” (Трубецкой Е. Энциклопедия права. М., 1917, С. 94). Аналогичные мысли о том, что не принуждение, а обращение к сознанию человека – главное, на что опирается право, отстаивали Н.М. Коркунов (см.: Лекции по общей теории права, 1983. С. 68-75); Г.Ф. Шершеневич (см.: Общая теория права. М., 1911. С. 290-298) и др. В советской теории права это было полностью забыто».
«Понимание правовых норм как результата взаимодействия различных социальных сил на конституционной основе, – продолжает А.В. Мицкевич, – занимает заметное место в зарубежных теориях права. В правовой науке советского и современного переходного периодов обычно подчеркивается только волевой, властный характер правовой нормы как веления государства, охраняемого государственным принуждением. Однако этим норма связывается только с волей государства и господствующего класса (или иных “правящих кругов”). Лишь в новейших изданиях получает робкое признание значение “массовидного воплощения” норм права в фактической жизнедеятельности. Поддерживая эти начинания, следует прийти к выводу, что о реальном наличии и действии в обществе правовых норм нельзя судить только по записанному в законе тексту статей, пунктов или параграфов. Если предписания статьи закона не осуществляются в жизни, не воплотились в сознании и действиях людей, организаций, государственных органов, то и сама норма еще не приобрела законченного социального значения. Она, скорее, подобна призыву, зовущему к воплощению в жизнь правила поведения, провозглашенному государством в законе.
Отсюда следует, – заключает автор,– что нормы права являются общеобязательными предписаниями государства, воплощаемыми тем или иным способом (прямой угрозой принуждения или сочетанием его с удовлетворением интересов и нужд народа, демократическими или авторитарными методами руководства) в сознании и поведении большинства людей. Нормы права не только официально обязательны, но и социально обусловлены взаимодействием социальных, классовых сил для достижения нормального процесса производства, труда, быта и управления в каждом данном обществе. Таково социальное бытие норм права в государственно организованном обществе. Для демократического государства добровольное признание правовых норм большинством должно быть обязательным условием нормального правового регулирования» (Проблемы общей теории права и государства. Учебник для вузов. Под общ. ред. проф. В.С.Нерсесянца.- С. 252-254).
А. В. Мицкевич, как и до него Л.С. Явич, несомненно, прав, утверждая, что о реальном наличии и действии в обществе правовых норм нельзя судить только по записанному в законе тексту статей, пунктов и т.д., и что без воплощения предписания статьи закона в сознании и действиях людей и государственных органов это предписание – не более чем провозглашенный в законе призыв к проведению в жизнь некоторого правила поведения. Но предписание закона не есть норма, которая приобретает «законченное социальное значение» при условии реализации указанного предписания. Если понимать нормы права как «общеобязательныe предписания государства, воплощаемыe тем или иным способом в сознании и поведении большинства людей», а этими способами считать разные «методы руководства» (то есть угроза принуждения или заинтересованность), о чем говорит автор, то это не избавляет нас от признания волевого, властного характера правовой нормы как веления государства, охраняемого государственным принуждением. И даже если в законах видеть не только веления органов государства, но и «выражение согласия народа либо его подчинения нормам, законодательным и иным обязательным решениям», – это все же не дает ясного ответа на вопрос о способе существования правовых норм.
Вместе с тем, для ответа на данный вопрос тем авторам, которые связывают «жизненность» правовых норм с их реальным осуществлением, а не только с их документальным выражением в источниках права, остается сделать всего один шаг – от робкого признания значения массовидного воплощения норм права в фактической деятельности к определению способа «массовидного воплощения».
В самом деле, А.В. Мицкевич в своих рассуждениях исходит из различия форм выражения права (устная традиция, хранящаяся в памяти поколений как устный правовой обычай, запись сложившихся обычаев, судебная практика толкования и разъяснения законов, писаное право в виде текста статей закона), и отсюда делает вывод об отличии правовой нормы (как волевого установления государства) от текста статьи закона и об обретении нормой действительности, реальности только вместе с выражением «согласия народа либо его подчинения нормам, законодательным и иным обязательным решениям».
Однако диалектическая логика кроме различия в формах выражения права требует указать и то общее, что имеется в них. Поэтому, сколь бы разным ни представлялось теоретикам воплощение правовой нормы (в обычае или законе, в государственных предписаниях или текстах документов, в правовых отношениях или сознании и поведении людей, и т.д.), – во всех случаях таким общим моментом будет опосредование этого воплощения деятельностью субъектов, обусловленное деятельностной объективно-субъективной природой правовых норм. Ибо если правовая норма – это всегда правило общения, то, как уже сказано, она немыслима без «массовидного воплощения» в деятельности общающихся субъектов, в их волевых поведенческих актах. И независимо от того, идет ли речь об обычных актах поведения, составляющих традицию и в виде правила отражающихся в памяти поколений, или об актах записи сложившихся обычаев, или об актах судебного толкования и разъяснения закона, или, наконец, об актах издания законов, – во всех этих случаях мы имеем особые волевые поведенческие акты, деятельность, некоторым образом связанную с правовыми нормами.
Эта деятельность опосредствует реализацию цели права и выступает как правообразующая деятельность, включая взаимодействие самоуправленческой деятельности субъектов общения и санкционирующей деятельности верховной власти, как моментов формирования единого нормативного содержания права.
Обретение правилом общения нормативной формы гипотезы и диспозиции происходит через правообразующую деятельность, то есть санкционирующую деятельность властного субъекта и правомерную деятельность субъектов общения. Гипотеза и диспозиция нормы «пронизываются» этой деятельностью как санкцией, и этими тремя моментами и образуется норма как необходимая действительность.
Но если данные моменты рассматривать как самостоятельно существующие по отношению друг к другу, правовая норма представляет всего только внешнюю необходимость. В традиционных представлениях правовая норма обыкновенно и фигурирует как эта внешняя необходимость, ибо в них игнорируется диалектика действительности, а гипотезу, диспозицию и санкцию рассматривают как некие самостоятельно существующие по отношению друг к другу «элементы» правовой нормы, то есть метафизически.
«Юридические нормы как веления, обращенные к сознательной воле человека,– рассуждал, к примеру, Н.М. Коркунов, – могут быть им и не соблюдаемы и потому для своей силы нуждаются в особых обеспечениях их действительного соблюдения. Необходимо каким-нибудь образом понудить к исполнению юридических норм, иначе они остались бы мертвою буквой. Средства понуждения к исполнению юридических норм называются их санкцией. В чем же заключается санкция юридических норм? Каждое нарушение юридической нормы, – отвечает на этот вопрос автор, – порождает новое столкновение противоречивых интересов: с одной стороны, интереса потерпевшего от правонарушения получить возмещение причиненных ему правонарушением невыгод. С другой стороны, и правонарушитель не признается бесправным, и за ним все-таки охраняются правом известные интересы. Столкновение и этих интересов вызывает установление соответствующей юридической нормы, определяющей, как должно быть ограничено осуществление интересов правонарушителя в интересах потерпевшего. Поэтому можно сказать, что общее последствие нарушения юридической нормы есть применение новой нормы, регулирующей возникающие из правонарушения интересы» (Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права. - С. 171- 172).
По логике автора выходит, что санкция есть, с одной стороны, нечто внешнее по отношению к нарушаемой правовой норме, а с другой – сама есть особой правовой нормой, призванной урегулировать последствия нарушения первой нормы. Нечто подобное мы видим и в представлении об элементах юридической нормы у проф. Я.М. Магазинера.
«Юридическая норма, – писал он, – состоит из двух частей. В первой части определяются условия применения нормы: это – гипотеза, т.е. условие, при наличности которого действует норма. Пусть, например, дана норма: если договор совершен вследствие обмана или насилия, то суд может признать его недействительным. Первая часть этой нормы – “если договор совершен вследствие обмана или насилия” – есть гипотеза. Вторая часть этой нормы – “то суд может признать его недействительным” – есть диспозиция, т.е. распоряжение закона о последствиях наличности данного условия (обмана или насилия); другими словами, диспозиция определяет те права или обязанности, которые вытекают из гипотезы. Итак, гипотеза есть определение условий применения нормы, а диспозиция – указание последствий наличности гипотезы. В этом смысле все юридические нормы гипотетичны, условны, ибо содержат указание условий, когда они применяются…
Таким образом, гипотеза и диспозиция являются необходимыми элементами юридической нормы. Однако в уголовном праве обе части нормы имеют другие обозначения. Там первая часть нормы, определяющая условия наказания, т.е. состав преступления, называется не гипотезой, а, наоборот, диспозицией, самое же наказание – санкцией…Запретность уголовных нарушений устанавливается не уголовным законом, а общественным правосознанием или специальными, не уголовными законами. Уголовный же закон прибавляет к гипотезе и диспозиции этого, уже известного из другой нормы, запрещения еще третье звено – санкцию, в виде наказания… Затем из этого специального закона берется его диспозиция…, и эта диспозиция другой, уже известной, нормы становится диспозицией уголовной нормы, а к ней присоединяется санкция, т.е. последствия диспозиции, в виде наказания» (Магазинер Я.М. Избранные труды по общей теории права.- С. 107-108).
Из этого следует, что уголовное право состоит из самостоятельных норм, не имеющих собственных условий их действия, поскольку эти условия задаются иными нормами, которые, в свою очередь, лишены санкции (по мысли автора – санкции в виде уголовного наказания). Выходит одно из двух: либо общее представление о правовой норме в составе трех ее элементов – гипотезы, диспозиции и санкции – ошибочно, либо, что более справедливо, автор ведет речь не о правовых нормах, а о чем-то другом. На самом деле он, рассуждая о «юридических нормах», подменяет их представлением о «законе», «нормативно-правовом акте» и т.п., то есть, в его же понимании, об «источниках права», как о чем-то отличном от юридических норм, в чем последние находят свое выражение.
Иначе видит способы выражения правовых норм И.М. Рассолов, определяя норму права как «идеальный образец отношений, следование которому на практике приводит к построению необходимых для жизни отношений в реальности».
Он пишет: «Правовая норма – это право для определенного отношения. В соответствии с руководящими указаниями нормы данное отношение должно оформиться в жизни в случае, если в реальности возникнут обстоятельства, предусмотренные нормой. Не следует, – подчеркивается при этом, – отождествлять действия лиц, которыми провозглашается норма, с самой нормой.
Нормы права обычно выражаются при помощи нормативных правовых актов, т.е. организующих действий органов государственной власти, которые оформляются принятыми по специальной процедуре и обнародованными для всеобщего сведения документами. Имеются и другие способы выражения правовых норм: судебный и административный прецедент; правовой обычай; правовая доктрина; нормативный договор. Наличие или отсутствие таких способов зависит от традиций конкретного общества и особенностей осуществления государственной власти.
Правовая норма, – считает автор,– может выражаться в нормативных правовых актах по-разному. Если установления нормативных актов отражают суть нужных практике отношений, то можно сказать, что такие установления выражают нормы права. Таким образом, нормативный правовой акт и другие способы выражения норм права являются способами познания права как такового. Если нормативное установление не выражает норму права, хотя и устанавливает определенное правило, – оно фиктивно. Фиктивность нормативных установлений распознается при их применении на практике… Норма права призвана не просто указать на те или иные отношения, – она обязана подметить необходимую связь в действиях субъектов данных отношений… Отношения так или иначе, но определены. Следовательно, норма права действует, потому что в соответствии с ее требованиями на практике складываются устойчивые, определенные отношения. Все препятствия в осуществлении необходимых обществу отношений должны учитываться в процессе правового регулирования. И если возникает препятствие, а нормы, позволяющей снять напряжение, нет, отношения становятся слабо урегулированными, неопределенными, т.е. практически не складываются. Это в полной мере относится и к другим способам выражения правовых норм, о которых мы упомянули выше».
Определяя далее правовые предписания – как «специфические отношения, через которые определенные субъекты получают возможность осуществлять конкретные функции либо действовать определенным образом согласно нормам права или морали» – и разделив их на нормативные и индивидуальные, И.М. Рассолов к последним относит требование к конкретному лицу совершить конкретное действие или требование, изменяющее правовое положение конкретного лица, которое, по его словам, «не содержат нормы права, даже если это требование исходит от высшего органа государственной власти».
Из этого автор делает вывод, что норма права основана на особом принципе регулирования отношений, – принципе нормативного регулирования. «Суть его сводится к тому, что вначале определяется необходимый для практики образец поведения, после чего все лица, попавшие в предусмотренные данным образцом обстоятельства, поступают так, как это предписывает названный образец. Принципом ненормативного регулирования является применение правовых норм для разрешения конкретных дел уполномоченными к тому лицами (кадровые вопросы, назначение пенсии, заключение брака, привлечение к ответственности, назначение наказания и т.п.) или издание данными лицами распоряжений для решения конкретных организационных вопросов… Таким образом, правоприменительные акты и индивидуальные распоряжения не содержат норм права».
Правоприменительные акты – это властные решения уполномоченных лиц, которыми подтверждается, что требование нормы права относится к данным конкретным лицам, и которыми обеспечивается выполнение требования нормы права данными конкретными лицами. В индивидуальных распоряжениях предусмотрены правила, которые в отличие от норм права обращены к конкретным лицам.
Если при нормативном регулировании лицо соотносит реальную ситуацию с тем образцом поведения, который закреплен нормой права, чтобы понять, находится ли оно в сфере действия данной нормы, то при регулировании с помощью индивидуальных предписаний этого делать не нужно. Кроме того, нормы права следует отличать от предписаний, указывающих на основания, принципы, условия действия и понятийный аппарат правовых норм. В юридической литературе бытует утверждение, что содержащиеся в тексте законодательства дефиниции, декларации, принципы, организационные начала также являются нормами права. Возражая против такого понимания, автор указывает, что «цель нормативного правового акта – сделать наиболее важные для государства и общества правовые нормы доступными для широкого понимания, поэтому документ, которым оформляется данный акт, как правило, имеет описательный характер и в его текст законодатель включает положения, которые разъясняют смысл правовых норм и являются по отношению к нормам вспомогательными, обеспечительными. В то же время обеспечительный характер этих положений не умаляет необходимость их учета в процессе реализации правовых норм субъектами права, поскольку данные положения выражены нормативным правовым актом и обязательны для учета на практике.
«Но из этого вовсе не следует, что названные положения сами являются нормами права. Правовая норма, если строго следовать ее понятию, – это модель отношений, образец, закрепляющий необходимую связь между субъектами и указывающий им на порядок действий в тех или иных случаях, которые также предусмотрены нормой. Сущность понятия нормы в том, что она есть регулятор отношений между лицами. Дефиниции, декларации, принципы и т.д. не могут проводить собственно правовое регулирование – это не является их функцией. По своему предназначению они помогают понять основания и цели правового регулирования, смысл и необходимость тех или иных правовых норм. Главное их предназначение состоит в том, чтобы указать основы отношений, исходные начала формулирования и обеспечения действия собственно правовых норм. Следовательно, – делает вывод автор, – обнародование правовых норм при помощи нормативных правовых актов связано с необходимостью отражения в тексте этих актов не только содержания собственно правовых норм, регулирующих общественные отношения, но и положений, помогающих понять основания, цели и смысл правового регулирования» (Теория государства и права: Учебник для вузов / Под ред. проф. М.М. Рассолова.- С. 305-310).
Таким образом, и здесь правовая норма выступает в представлении автора как внешняя необходимость, поскольку она не избавлена от случайности ее превращения в действительную норму. Тем не менее из критического анализа этих рассуждений можно получить немало полезного для нашего исследования. Разбирая приведенные выше рассуждения, начнем с принципиального замечания И.М. Рассолова о том, что не следует отождествлять действия лиц, которыми провозглашается норма, с самой нормой, обычно выражаемой при помощи нормативных правовых актов, “т.е. организующих действий органов государственной власти, которые оформляются принятыми по специальной процедуре и обнародованными для всеобщего сведения документами”, или при помощи иных способов выражения правовых норм (судебного или административного прецедента, правового обычая, правовой доктрины, нормативного договора). Этим автор определенно заявляет, что для него правовая норма – это не гипотеза, диспозиция и санкция в их единстве, а всего лишь правило поведения, вернее, его “образец”, состоящий из гипотезы и диспозиции. На это указывает определение им сути нормативного регулирования, сводящейся к тому, что “вначале определяется необходимый для практики образец поведения, после чего все лица, попавшие в предусмотренные данным образцом обстоятельства, поступают так, как это предписывает названный образец”. Это и есть представление о правовой норме как о внешней необходимости, или, точнее выражаясь, о внешнем властном предписании.
С моей точки зрения, напротив, следует «отождествлять действия лиц, которыми провозглашается норма, с самой нормой», или, говоря точнее, нужно рассматривать эти действия как необходимую составляющую самой нормы, как ее санкцию, без которой нет гипотезы и диспозиции нормы, а есть всего лишь представление о некотором «образце» правила поведения и «обстоятельствах» его реализации.
Возможно, И.М.Рассолов хотел разграничить формулу основания правовой нормы (гипотеза + диспозиция) и формулу выражения ее санкции в нормативном акте. Во всяком случае на такую мысль наводит замечание автора о том, что правовая норма может выражаться в нормативных актах по-разному и что установления нормативных актов, отражающие суть нужных практике отношений, «выражают нормы права и являются способами познания права»; а нормативные установления, не выражающие норму права, хотя и устанавливающие определенное правило, являются фиктивными. Но если, как он пишет, «все препятствия в осуществлении необходимых обществу отношений должны учитываться в процессе правового регулирования», то учет препятствий и их устранение именно и происходит в санкционировании правил отношений; более того, учет и устранение препятствий сами становятся правилом, а вместе с этим становится необходимым и обязательным правилом вся норма – в составе гипотезы, диспозиции и санкции в их органическом единстве.
Вместе с тем, в норме на самом деле следует различать основание, которым есть существующее правило общения, и основанное – волю властного субъекта, как действительность, производящую из основания в данных обстоятельствах и в зависимости от них правовую норму. По-видимому, И.М. Рассолов интуитивно, хотя и не вполне отчетливо, улавливает это различие, предлагая не отождествлять действия лиц, которыми провозглашается норма, с самой нормой, выражаемой при помощи нормативных правовых актов, как документально оформленных организующих действий органов государственной власти. Но если в правовой норме видеть только «образец» поведения, то такая норма не заключает в себе ни атома деятельности, а есть лишь представление о требуемой деятельности, которое может стать правовой нормой, а может и не стать ею. В таком случае автору нечего опасаться «отождествить» действия (провозглашающие норму) с представлением об иных действиях (субъектов нормативного поведения), по сути, отождествить реальную санкцию нормы с представлением о ее диспозиции.
На самом деле правовую норму образует двоякого рода деятельность, а именно, деятельность субъектов общения и санкционирующая деятельность верховной власти (см. «Нормы права: к постижению понятия»). Именно потому способом воплощения правовой нормы и является деятельность, то есть волевые акты общающихся субъектов и волевые акты властного субъекта, то есть правовые акты.
(Извлечение из книги «Диалектика права. Кн.1. Общее учение о праве. Ч.2. – С. 422-450).